Никогда он не был на Босфоре
Стамбульский саммит ОБСЕ в конце ноября 1999 года оказался для "кремлёвского пула" прощальной президентской поездкой Бориса Ельцина. Может быть, именно поэтому, теперь, когда я вспоминаю то время, все комические персонажи и анекдотичные подробности поездки в Стамбул кажутся мне исполненными какого-то эпического, законченного обаяния. Точно так же, как муравьишки и былинки, ненароком попавшие в янтарную бусинку, - все кремлёвские обитатели совершали самые обычные, земные, свойственные им, мелкие ежедневные телодвижения. До того самого момента, пока всех их не накрыла волна. И тогда они застыли в самых естественных для них, бытовых, незначительных позах. Которые, однако, благодаря убившему их янтарю, приобрели какую-то вечную внутреннюю подсветку и смысл.
* * *
Кремлёвский отдел аккредитации журналистов к тому времени уже окончательно превратился в какую-то турфирму. Нас вывезли в Стамбул почти на неделю.
На все мои трудоголические вопросы, зачем тратить на эту поездку столько времени, незабвенный Сергей Казаков (начальник кремлёвского отдела аккредитации) произнёс свою коронную, излюбленную фразу:
- Попрошу без фанатизма! Вы когда-нибудь бывали до этого в Стамбуле? Нет? Так вот: прекрасный город! Шопинг, дешёвые дублёнки, золото, Гранд-базар, туда-сюда! Расслабьтесь!
И мои подружки - Ленка Дикун, Танька Нетреба и Танька Малкина - пошли расслабляться. Налеты "кремлёвского пула" на Гранд-базар и другие оптовые рынки города Стамбула совершались ежедневно. Дурея от избытка свободного времени, каждая из моих товарок закупила уже по несколько дубленок разных цветов и размеров: сначала -себе, потом - мужьям, потом - матерям, а потом уже и малым детям. Потом - перекинулись на украшения.
Мне, клинически неспособной к массовому шопингу и толкучке на рынках, приходилось вечерами рассматривать их добычу и выслушивать "охотничьи" рассказы:
- Нам скидку в два раза сделали! Ты бы видела, как турки Нетребе эту курточку втюхивали! "Моделька!" - говорят. Мне кажется, ещё немного - и они бы ей это всё уже и за бесплатно отдали!
В общем, судя по количеству трофеев в номерах "кремлёвского пула", древний Царьград был разорён до основания.
* * *
Я развлекалась по-своему. Такого волшебного, свежайшего мороженого из молодых фисташек, как в маленькой кофейне на улице Истиклал рядом с Таксимом, я не пробовала ни в одной стране мира. Молоденькие французские спасатели (приезжавшие в Турцию разбирать завалы от землетрясения, случившегося накануне саммита), приходили в кофейню вместе со своей огромной поисковой бельгийской овчаркой и каждый вечер с любопытством наблюдали один и тот же аттракцион.
- Ну что, Трегубова, - ещё по одной? - подначивала меня Ленка Дикун после пяти съеденных порций.
- Нет, сначала еще горячего чайку "Earl Grey", иначе я сейчас превращусь в снеговика! - просила я официанта. Но через минуту все-таки раскалывалась. - Хорошо, а потом - ещё две порции мороженого!
В этот момент хозяин заведения обычно не выдерживал, начинал хохотать и приносил нам огромный чан с фисташковым мороженым:
- Our Compliments, my friends!
Приходилось делиться с бельгийской овчаркой.
* * *
Как же я обрадовалась, когда после этих дней мучительного безделья в Стамбул, наконец-то, приехала российская делегация! Я мёртвой хваткой вцепилась в Лёшу Громова (он был тогда ещё на технической должности главы пресс-службы) и потребовала, чтобы он немедленно организовал нам встречу с главой кремлёвской администрации Александром Волошиным. И Громов, который, как потом выяснилось, мечтал занять место тогдашнего президентского пресс-секретаря Дмитрия Якушкина, рьяно бросился исполнять мою просьбу.
Волошин поселился в том же отеле, что и Ельцин, самой красивой гостинице Стамбула - "Swiss Hotel Bosphorus", и вечером мы с удовольствием отправились к нему в гости.
В интерьере своего шикарного номера Волошин, почти насмерть заморённый годом кремлёвской борьбы за выживание, смотрелся как только что освобождённый узник Освенцима.
Ввалившиеся щёки стильно подчеркивались мумифицированно-жёлтым цветом лица, а при взгляде на его фигуру было не вполне понятно, на чём там вообще висит костюм.
Впрочем, сам Стальевич отчаянно, из последних сил, не подавал виду. Почти не шатаясь, он вышел к нам навстречу, бодро поздоровался со всеми за руки (холодной, как лёд, бескровной, мумифицированной рукой), и провёл к себе.
Вслед за нами в полуоткрытую дверь волошинского номера незаметно проскользнул несчастный президентский пресс-секретарь Дмитрий Якушкин, которого все журналисты тогда чморили. Пока мы рассаживались на волошинской кровати, пресс-секретарь прятался то ли в прихожей, то ли в уборной. И только когда мы уже начали разговаривать, он беззвучно шмыгнул в комнату и... - ко всеобщему изумлению - быстро полуприлёг на соседней кровати, на бок, картинно подперев голову ручкой. Словом, опершись локтем о гранит. В этой вальяжной позе "друзей круга Пушкина" наш кремлёвский "меланхолический Якушкин" так и провел безмолвно всю беседу.
Волошин же механически, как на подкосившихся ходулях, опустился рядом с изящным, раскрытым деревянным бюро, забитым уродливыми кремлёвскими циркулярами. Практически не дрожавшими пальцами он достал и зажёг сигарету. Которая вскоре, когда у него уже не хватало сил затягиваться и стряхивать пепел, начала красиво прожигать дорогое дерево.
Но в целом кремлёвский доходяга держался молодцом. После того как он удачно приземлился в кресло, последним, что его слегка выдавало, было лишь мерное, едва заметное кругообразное покачивание головы вместе с верхней частью туловища, вокруг собственной оси. Было такое впечатление, что сейчас глава администрации запоёт звук "ом". Присмотревшись к этим циклическим движениями, я вдруг поняла, что Волошин просто спит с открытыми глазами.
В какой-то момент он всё-таки попался.
На один из наших вопросов Волошин живо ответил:
- Ага.
- Чего "ага"? - удивленно переспросили девчонки.
- Угу... - пояснил Волошин. И продолжал сидеть, изображая, что не спит.
Глаза его то и дело как-то сами собой закатывались (точно так же, как если спящему зверю пробовать поднять веко), но он чудовищным усилием воли смаргивал и продолжал дарить нам рассредоточенный, сведенный даже не на переносице, а на вечности, мутный взгляд спящего Будды.
Малкина решила, что глава администрации просто устал говорить о политике и поэтому с ним надо срочно побеседовать о любви:
- Александр Стальевич, а вот скажите: а какие вам женщины нравятся?
- Тарелки, - сомнамбулически проговорил Волошин. Оказалось, что он отвечал на предыдущий вопрос, заданный Нетребой - про его хобби.
- Я в молодости раскрашивал тарелки. Разрисовывал, а потом сам обжигал. Красиво получалось.
- Неужели у вас до сих пор остались эти тарелки? Можете показать?
- Не-а. Все продал, - флегматично признался кремлёвский аскет. - Денег тогда не было, вот и продал.
Нетреба, которой редакция "Аргументов и Фактов" дала задание написать заметку о "человеческом аспекте" Волошина, взмолилась:
- Ой, Александр Стальевич! А расскажите, что вы вообще обычно делаете на досуге? Тут я уже не выдержала:
- Нетреба, да ты что, издеваешься над ним, что ли? Ну какой ему ещё досуг?! Ты посмотри на него!
Стальевич удивленно вскинул на меня закрывающиеся глаза и жалко улыбнулся:
- Слушай, а что - правда заметно, да? Я действительно уже неделю не спал...
* * *
Поняв, что пользы сейчас от Волошина - как от козла молока, мы оставили его отдохнуть, договорившись попозже вместе пойти поесть.
Несмотря на странноватую компанию, это был один из самых красивых ужинов в моей жизни. Потому что вид на Босфор из ресторана "Свисс-отеля" - просто офигительный. Да и закат в тот день был какой-то запредельный.
Впрочем, глава администрации всего этого не видел, потому что сидел рядом со мной спиной к окну. А сил вертеть головой у него не было.
Работа вилкой Волошину тоже давалась с трудом. И тем более уж он не мог координировать сразу два процесса: еду и речь. Поэтому вилка со спасительным кусочком пищи то и дело безвольно зависала где-то на полпути между волошинской тарелкой и его же ртом.
Фальшиво пытаясь синтезировать в одном флаконе стерву-журналистку и заботливую женщину, я проговорила:
- Александр Стальевич, вот доешьте, пожалуйста, этот кусочек. А потом объясните мне: НУ ВОТ ЗАЧЕМ ВЫ тринадцатого октября в третий раз внесли в Совет Федерации представление на увольнение Скуратова? Вам, что, мало двух раз позора было?! Что за мазохизм!
- А просто мне уже все по фигу было! - захихикал Стальевич. - Хуже уже быть не могло, а дожать их в психологическим смысле я был должен: я им просто показал, что они могут там сколько угодно сидеть упираться, - а я, если надо, ещё хоть сто раз, им назло, буду вносить увольнение Скуратова! И всё равно в конце концов дожму их!
После этого обещания Волошин даже немного поел.
* * *
Душевную атмосферу ужина мне, правда, слегка подпортил сидевший напротив нас волошинский заместитель по международным делам Сергей Приходько. Политические темы его, похоже, вообще не волновали. И как только я выбиралась из-за стола, чтобы подойти к буфету и принести себе и Волошину чего-нибудь вкусненького, Приходько бросался за мной и, едва я отходила на несколько шагов от общего стола, с маниакальным упорством приставал:
- Лена, ну скажите мне: когда мы с вами встретимся в Москве?
- У вас ко мне какое-то дело, Сергей Эдуардович? - как можно более корректным тоном переспрашивала я.
- Неужели вы не понимаете, Лена! - горячился Приходько. - Я вас спрашиваю: когда мы с вами сможем встретиться наедине?
В какой-то момент эти дурацкие, водевильные домогательства так достали меня, что я не выдержала и при всех девчонках его пристыдила:
- Слушайте, Приходько, вы что - влюбились в меня?
- Да, и не скрываю этого! - нагло заявил внешнеполитический кремлёвский стратег.
- Тогда будьте любезны держать себя в руках и не приставать ко мне больше с этой вашей проблемой - вы же всё-таки серьёзный государственный чиновник, Сергей Эдуардович, отвечающий за лицо государства, - напомнила я под общий хохот коллег.
* * *
Тем временем Ельцин уже готовил свою скандальную стамбульскую речь о том, что западные страны "НЕ ИМЕЮТ ПРАВА упрекать Россию Чечнёй". Как признавался тогда в кулуарах Герхард Шредер, из-за непримиримой позиции России по Чечне саммит уже был на грани срыва. И даже российский министр иностранных дел Игорь Иванов обронил в неофициальной беседе, что "кое-кто уже сравнивал этот саммит с Карибским кризисом".
Закончился же для меня этот исторический саммит опять в "Свисс-отеле". Игорь Иванов, уже упаковав чемоданы, вышел в фойе гостиницы пообщаться с прессой.
- Отечественная дипломатия одержала победу, - провозгласил министр. - Потому что в Хартию европейской дипломатии не был вписан пункт о том, что нарушение прав человека "не является внутренним делом государства"...
В ярости от слов Иванова, я уселась неподалеку в кафе "Свисс-отеля", заказала себе чизкейк и, любуясь напоследок дневным босфорским пейзажем, принялась писать злобный репортаж. Тут зазвонил мобильный. Это была моя мама, только что посмотревшая в Москве по телевизору репортаж об итоговом брифинге Иванова.
- Знаешь, дочурка, о чем я хочу тебя попросить: ты, пожалуйста, у Иванова больше за спиной под телекамерами не стой, - на полном серьёзе заявила мне мама. - При твоём высоком росте это как-то слегка унижает российскую дипломатию...
Вот ровно такими все тогдашние ельцинские придворные и застыли навечно в стамбульской янтарной бусинке, припрятанной на дне моей диггерской сумки. Потому что через сорок дней, 31 декабря 1999 года, в момент объявления Ельцина об отставке, для всех них началась уже новая "жизнь после смерти".
А я с тех пор, каждый раз, оказываясь в Стамбуле, заезжаю в "Swiss Hotel имени Волошина" поужинать - в память об ушедшей ельцинской эпохе.
Кстати, через несколько месяцев, когда там произошел теракт, я, зайдя к Стальевичу "в гости" в Кремль, посетовала:
- Слушайте, наш босфорский Swiss Hotel-тo чуть не взорвали!
Он вопросительно на меня посмотрел:
- Какой Swiss Hotel?
Я стала напоминать ему про его "тарелки".
И тут Волошин расхохотался:
- Слушай, представляешь: а я ведь вообще ничего этого не помню! Знаешь, я тогда в таком состоянии был, что вообще ничего вокруг себя не замечал... Так что мне - что был в Стамбуле, что не был...