Выборы под Zемфиру
Позволю себе маленькую военную хитрость. Только в следующей главе я объясню, как мне удалось, несмотря на все старания кремлёвской пресс-службы, сохранить аккредитацию в "кремлёвском пуле" - не только на время президентской предвыборной кампании Путина, но и ещё на целый год.
А пока что расскажу о периоде, когда я и сама уже проклинала тот час, в который добилась от Кремля права ездить с Путиным по стране.
На предвыборных аттракционах Путина я накаталась до тошноты. Чуть больше чем за месяц президентской избирательной кампании мне пришлось вместе с ним объездить с экскурсией 12 городов: Иркутск, Волгоград, Зеленоград, Звёздный городок, Сургут, Воронеж, Санкт-Петербург, Нижний Новгород, Набережные Челны, Казань, Иваново, Орехово-Зуево.
Некоторые поездки продолжались по нескольку дней, и под конец я уже начала путать названия населенных пунктов.
- Во время посещения КамАЗа в Нижнем Тагиле Путин заявил, что... - диктовала я по мобиле в дикой спешке прямо из самолёта, ловя оставшиеся секунды до взлёта.
- Мы не в не Нижнем Тагиле, а в Набережных Челнах! - вовремя подсказывал кто-то из коллег.
- А мне уже все равно. Пусть скажет спасибо, что я ещё могу вспомнить, как его-то самого зовут! - честно признавалась я.
Если учесть, что в перерывах между перелётами и написанием репортажей мне приходилось ещё и выдерживать беспрестанные разборки с президентской пресс-службой из-за уже опубликованных текстов, а потом, в краткие счастливые мгновения приземлений на родной московской земле, бежать в редакцию и ночами (перед очередным вылетом) писать комментарии и аналитические статьи в коммерсантовский еженедельник "Власть", - нетрудно посчитать, по скольку часов в день мне удавалось поспать: нипоскольку.
Я, конечно, понимаю, что Владимиру Владимировичу тоже было нелегко. Но ему-то хотя бы его же собственная пресс-служба нервы не трепала.
К тому же, я в отличие от Путина в президенты не рвалась и, возвращаясь из редакции домой в 4.30 утра только для того, чтобы прямо в одежде замертво упасть в постель на полчаса, а потом, в 5.00 - вскочить, переодеться и снова поехать в аэропорт, категорически не могла ответить на экзистенциальный вопрос: "За что мне всё это?!"
* * *
- Ну что, завтра - в пять тридцать на нашем месте? - эту фразу мне приходилось в то время так часто слышать от Елены Дикун, что даже теперь, когда кто-нибудь из нас её произносит, мы обе начинаем хохотать как безумные.
Под "нашим местом" подразумевался новый выход из метро Белорусская, неподалеку от Ленкиного дома, где во время наших поездок с Путиным она ждала меня утром, чтобы вместе ехать в правительственный аэропорт "Внуково-2".
Представительница вражеского для Кремля (и на тот момент - для владельца "Коммерсанта" Березовского - тоже) лагеря Гусинского, Ленка Дикун стала для меня во время той предвыборной кампании без преувеличения персональным ангелом-хранителем.
Дело в том, что, к своему несчастью, по природе я - животное глубоко антиобщественное: мне бы лучше не с Путиным ездить, а дома полежать с Прустом в обнимку. И если мне долго не дают побыть одной, я потихоньку впадаю в состояние глубокого транса. Дыхание слабое. Пульс нитевидный. Реакция на окружающих практически отсутствует. В общем, система на вызовы не отвечает, попробуйте перезагрузиться.
Я настолько болезненно переношу насильственное пребывание в любом коллективе, что в детстве обе попытки родителей отправить меня в пионерский лагерь заканчивались одним и тем же: спешной эвакуацией меня оттуда после первой же недели, со страшными моральными травмами и расстройством желудка.
А с приходом Путина "кремлёвский пул" журналистов как раз и превратился в вечно летающий пионерский лагерь.
Только вместо склизкой холодной каши на завтрак там была специальная, гастроколитная самолётная или гостиничная еда, а вместо принудительной зарядки и холодных обливаний - идиотские путинские мероприятия. Ну и, само собой, плюс ко всем удовольствиям - "смотр строя и песни" под управлением пресс-службы президента.
* * *
Надо добавить, что я ещё и хроническая, убеждённая сова, и когда просыпаюсь раньше двенадцати дня, у меня возникает жесточайшая депрессия с немотивированным, но стойким убеждением, что жизнь кончена. От любой еды в первой половине дня меня вообще с души воротит. А уж от людей - тем более.
Дикун оказалась чутким чудом природы: она умудрилась не только понять и простить все вышеописанные моральные уродства своей несчастной коллеги (то есть меня), но и начала меня активно спасать.
Она не только устраивала мне, полудохлой, побудку по телефону, когда нам надо было лететь с президентом, но ещё и регулярно подвозила меня до аэропорта. По дороге она ухитрялась не обижаться, когда вдруг из общительного оптимиста, которым она видела меня накануне вечером, я превращалась в немого, угрюмого мизантропа.
- Так, Трегубову - не кантовать. Она не выспалась и злая, - отгоняла от меня Дикун словоохотливых коллег, которым ни свет ни заря почему-то не терпелось сообщить мне что-то чрезвычайно важное о погоде и шмотках.
* * *
Сначала нам приходилось выстаивать на машине минут сорок в длинной веренице других машин "кремлёвского пула" на шоссе у поворота ко "Внуково-2" (это - немного не доезжая "Внукова-1"). Потому что на воротах охране каждый раз почему-то не могли вовремя "поднести списки".
Потом, уже у павильона аэропорта, после того как наша машина уже уезжала, охрана по неизвестной причине ещё долго не пускала нас внутрь, и мы каждый раз вынуждены были топтаться, как бедные родственники, у крылечка, коченея на рассветном морозце. Причем не у центрального входа в аэропорт, а у чёрного хода с левого бока здания.
- Здесь ещё закрыто, - произносил охранник тупую фразу. Тупую, потому что мы прекрасно видели, что двери давно уже открыты. Просто охраннику ещё не дали команды.
А когда мы пытались войти в аэропорт через центральный вход, чтобы хотя бы погреться, дорогу преграждал какой-нибудь очередной "мистер Смит" с проводком в ухе:
- Вы кто? Пресса? Для вас вход в другом месте.
Эта попытка службы безопасности на каждом шагу заставить нас чувствовать себя людьми второго сорта бесила больше всего. Журналистов заведомо старались поставить в положение обслуги, вход для которой - только с чёрного хода, как для кухарок.
А уж когда мы пытались прогуляться по территории аэропорта, чтобы согреться, на расстояние больше, чем 50 метров, мы и подавно начинали чувствовать себя арестантами:
- Немедленно вернитесь! Вы все должны стоять у козырька! - следовал окрик.
* * *
Когда нас, наконец, впускали внутрь, мы попадали в руки службы безопасности, которая, несмотря на перепроверенные списки и замусоленные до дыр документы, после прохождения магнитной рамки и сканирования наших сумок, начинала личный досмотр. Сотрудники службы безопасности, которые видели там наши физиономии чуть ли не каждый день, тем не менее каждый раз шмонали нас так, будто мы - не пресса, а чеченские террористы.
- Та-а-ак! Это что это у вас в этой маленькой сумочке?!
- Это - косметичка.
- А что у вас там внутри?
- Тампоны.
- Доставайте, посмотрим!
* * *
После этой унизительной "зачистки" мы ещё долго (в лучшие дни - минут сорок, в худшие - больше часа) должны были ошиваться в специальном боковом аппендиксе аэропорта. Зачем в таком случае было требовать от нас так рано приезжать в аэропорт - никто никогда так и не смог убедительно ответить мне на этот вопрос.
* * *
К счастью, в этом отстойнике для прессы во "Внуково-2" всё-таки оказался небольшой буфет. И большая часть моих коллег, пройдя проверку, прямой наводкой направлялась туда завтракать: кто коньячком, кто водочкой. Непьющую журналистку Трегубову коллеги наблюдали в буфете за странным занятием: она покупала там пять бутербродов с колбасой, пять бутербродов с сыром, методично снимала колбасу и сыр с кусков хлеба, потом некошерно заворачивала колбасу в сыр и с плохо скрываемой гримасой отвращения отправляла в рот. Потому что в тот момент журналистка Трегубова, чтобы окончательно не доконать организм вредоносным президентским режимом, пыталась жить по Мишелю Монтиньяку. Бедный Монтиньяк, конечно, поперхнётся огурчиком, если узнает, как я надругалась над его системой. Но более здоровой еды во внуковском спецбуфете - прости, Мишель, - не было, а когда нам предоставится следующая возможность поесть - никто не знал.
В третий раз, когда я приехала во "Внуково-2", буфетчица, увидев меня, радостно закричала:
- Ой, девушка, миленькая, как хорошо, что вы пришли: я вас уже ждала! - С этими словами добрая тётенька под общий хохот достала из-под прилавка заготовленную для меня тарелку с нарезанной колбасой и сыром - без хлеба...
* * *
В передовом самолёте (вопреки напрашивающейся семантике, его называют так в Кремле совсем не потому, что он главный, а ровно наоборот - потому что он не главный, а вылетает перед главным, президентским), чтобы хоть как-то защититься от безудержной тяги коллег к общению на житейские темы (усиливавшейся у них после их стиля завтрака и становившейся абсолютно тошнотворной после моего), я придумала гениальное ноу-хау: объясняла спутникам, что при взлете у меня страшно болят уши, затыкала уши наушниками от плеера, глаза - веками, врубала на полную громкость первую попавшуюся кассету и спокойно медитировала под музыку. Первой попавшейся кассетой во время избирательной кампании оказалась купленная по дороге в аэропорт Земфира. Каждый раз я говорила себе: вот приеду в Москву, зайду в хороший музыкальный магазин и обязательно куплю что-нибудь любимое. Но вспоминала я об этом твёрдом намерении как раз только в тот момент, когда снова оказывалась в самолёте и нажимала кнопку "Play".
Вскоре в моём измученном подсознании случилось прочное якорение: Путин - Земфира, Земфира - Путин. В конце концов я даже обнаружила несомненное - как мне казалось в тот момент - сходство между путинской предвыборной программой и текстами Земфиры: смысла никакого, но спето так, чтобы каждый слушатель заподозрил за этим что-то своё. То есть провалы смысла точно рассчитаны так, чтобы дать слушателям помечтать о чём хочешь (даже крылатые слова модной певицы как нельзя более лучше подошли в качестве заголовков для бивачных историй из жизни Путина в конце этой главки).
* * *
Сразу после приземления начинался самый кошмарный пункт программы: так называемая раздача пулов. "Пулами" в данном случае назывались бумажки с номером президентского мероприятия, на котором тот или иной журналист имел право присутствовать.
Выглядела эта раздача слонов так. В автобусе, встречавшем нас в аэропорту, специально обученный сотрудник кремлёвской пресс-службы по очереди выкрикивал имя каждого журналиста и вручал ему огромный пухлый белый конверт размером с министерскую папку. Внутри мы находили, во-первых, бэджик (то есть, заламинированную бирку с эмблемой кремлёвской пресс-службы, которую мы были обязаны либо приколоть на грудь, либо повесить на шею - в зависимости от того, каких приспособлений в пресс-службе в тот момент оказалось больше - булавочек или веревочек), во-вторых, программу визита В. В. Путина, в-третьих, - описание достопримечательностей региона с подробными историческими справками, и в-четвертых, - так называемый сценарий работы прессы.
Справка о достопримечательностях выкидывалась в помойку сразу же, вместе с конвертом. А вот изучение сценария работы прессы было исполнено настоящего драматизма. Потому что именно там было написано, что, пул № 1 пойдёт, например, с Путиным в консерваторию, а пул № 2 - наоборот, останется ждать президента в свинарнике. Скандал, который вспыхивал в автобусе сразу после прочтения этого документа, напоминал разборки в труппе уездного театра, когда все актёры разом, прочитав сценарий, вдруг обнаруживали, что им достались второстепенные роли.
- Да вы что?! С какой стати меня на интеллигенцию поставили?! Что мне там с неё передавать?! - возмущался представитель официозного информационного агентства, имея в виду, что пресс-служба записала его в графу "освещение встречи В. В Путина с местной интеллигенцией".
- А почему нас нет на подходе?! - негодовали в свою очередь газетчики. (Термин "подход" означает запланированное по сценарию краткое общение президента с прессой.)
Все прекрасно знали, что пулы разной степени значимости и привлекательности раздаются, прежде всего, в зависимости от места СМИ в придворной иерархии, а также в зависимости от личной идеологической благонадёжности и подконтрольности журналиста. Путинская пресс-служба ввела жёсткую систему кнутов и пряников при раздаче пулов: если твой предыдущий репортаж о визите Путина пришёлся по душе президентскому пресс-секретарю, то для тебя зажигался зелёный свет на все основные мероприятия. А если твоя статья чем-то не приглянулась президентской команде, то тебя запихивают, скажем, на освещение проезда кортежа Путина по центральной улице города или ещё на какую-нибудь ерунду, чтобы максимально осложнить тебе написание репортажа.
Подходить и выклянчивать у кремлёвских сотрудников пулы получше я как-то брезговала: ведь было понятно, что ровно на это и делается расчёт: заставить тебя унижаться и в конечном счёте - чувствовать себя обязанным за то, что тебе, наконец, милостиво позволили выполнять свои профессиональные обязанности. Кроме того, я прекрасно видела по опыту коллег, что чаще всего спорить было всё равно бесполезно.
Самое смешное, что вся эта тщательно продуманная "пенитенциарная" система, на выстраивание которой тратились все силы огромной кремлёвской пресс-службы, в конце концов всё равно оказывалась абсолютно неэффективной. Потому что хорошие журналисты всё равно умудрялись писать смешные репортажи об этих безмозглых поездках. А официозные журналисты, в какой бы близости от Путина их ни поставь, как ни тужься, ничего, кроме унылой верноподданнической скукотени, выдавить из себя не могли. А её-то как раз никто и не читал.
Единственное, чего добивалась пресс-служба, вставляя нам палки в колёса - это того, что на подготовку репортажа нам приходилось тратить чуть больше времени. Потому что нужно было успеть переговорить со всеми телеоператорами, которые стояли на выгодных точках, и узнать, что за "картинка" там была. Но в результате общая картина у нас получалась даже более полной, чем у тех, кто просто покорно стоял со своей бирочкой.
* * *
Но это был ещё не последний пункт бега с препятствиями к Путину, который нас заставляла преодолевать кремлёвская пресс-служба при активной поддержке службы безопасности. По заведенному кем-то фашистскому правилу, журналисты были обязаны ждать Путина "на точке" как минимум час. Причем объяснялось это даже не его патологическими опозданиями (опоздания приплюсовывались к указанному времени как "бонус"). А "соображениями безопасности". Спрашивается: ну какая опасность могла исходить от несчастных доходяг-щелкопёров, уже сто раз под корень зачищенных службой безопасности и в аэропорту перед вылетом, и в гостинице перед выездом, и перед входом на "объект"?! Этого тоже не мог объяснить никто. Так просто, для порядку.
Видимо, кто-то умный в Кремле просто решил, что журналистов, как и вино, чтобы они стали хорошими, нужно подольше выдерживать. Причём в отличие от вина журналистов частенько выдерживали на свежем морозце. Метод свежезамораживания прессы был впервые опробован на нас в Нижнем Новгороде, при входе на Горьковский автомобильный завод. На улице было - 15°. Внутрь не пускали. Но и уехать обратно в гостиницу тоже не давали И полтора часа журналисты "кремлёвского пула", точно заключённые концлагеря, под конвоем, устраивали на морозе пробежки для разогрева внутри маленького отведённого нам охраняемого пятачка внутреннего дворика. Причём все без исключения девушки, разумеется, были в изящных сапожках с тонкой подошвой.
- Мы же так всё себе отморозим! Ну пожалейте нас, пустите хоть на пять минут внутрь погреться! - умоляли мы охранников.
- У нас тоже есть, что отмораживать, - холодно парировали они.
На следующий день, когда в газете вышел мой репортаж из Нижнего Новгорода, а я уже была с президентом в Казани, мне на мобильный позвонил Немцов:
- Слушай, Трегубова, там что, у Путина, - совсем п...ц, что ли, с предвыборной кампанией? Совсем пустые визиты? Писать не о чем?
- Борь, не пугай меня: тебе что, не понравился мой репортаж? - в ужасе переспросила я.
- Да нет, ты что! Репортаж классный - здесь все в Москве ржут над ним! Но только вот я подумал: если уже Трегубова на первой полосе "Коммерсанта" пишет репортаж об отмороженных придатках, - то значит, во время предвыборных поездок Путина действительно больше ничего интересного не происходит...
* * *
Секрет предвыборной кампании Путина действительно, заключался ровно в том, что, если б не наша журналистская изобретательность, писать нам было бы абсолютно не о чем. Сортирные афоризмы у клиента быстро иссякли. А помимо этого фантазия главного кандидата страны ограничивалась лишь видами транспорта, на которых он, видимо, с детства мечтал покататься: истребитель "Су", "Волга", "Камаз", трактор. Ау его пиар-команды полет творческой мысли и вовсе заступорился ровно на том, что в каждом регионе Путин должен поцеловать ребёнка и покрасоваться у любого работающего конвейера.
Ох уж эти конвейеры! На ГАЗе при нас конвейер чуть не передавил работниц, поджидавших высокого гостя. Просто перед путинским приходом лента, разумеется, не работала, запустить её хотели только на время его прихода, для виду. А передовице, поставленной у рубильника, вдруг раньше времени примерещилось, что Всенародный Избранник уже на подходе, и она, разумеется, что есть мочи рванула за рычаг - едва не пустив в расход своих товарок, живописно примостившихся меж "Газелей".
На КамАЗе журналистов поджидал просто-таки эффект дежа вю: тот же неработающий конвейер, тот же работник у рубильника, ожидающий Путина. Только вот в расход здесь пытались пустить уже не работниц, а иностранных тележурналистов, которые пытались заснять на камеру эту показуху. Сотрудники путинской охраны, которые и так во время его поездок относились к иностранным журналистам как к врагам народа, тут уж начали просто отпихивать и волтузить бедного оператора, чтобы не дать ему снимать застывший конвейер. Как ни смешно, защищать заморского бедолагу бросились опять-таки лишь хрупкие девушки "кремлёвского пула", пригрозив охране, если они немедленно не оставят его в покое, написать обо всём в репортаже.
С детьми у главы государства тоже как-то сразу не задалось. По "кремлёвскому пулу" из уст в уста передавались анекдоты, которыми оборачивались попытки Путина приласкать деток.
В Петрозаводской больнице, вместо того чтобы пожалеть маленького мальчика на костылях, которого сбила машина, Путин заявил ему:
- Ну вот, не будешь больше правила нарушать!..
Не удивительно, что после этого крошечная девочка, которую Путин попытался поцеловать, не далась, и в слезах призналась ему:
- Я тебя боюсь!
Об этих эпизодах путинская пресс-служба запретила писать в репортажах под угрозой немедленного лишения аккредитаций.
Впрочем, от путинской предвыборной кампании и не требовалось быть хорошей. Он должен был просто день за днём, в каждом выпуске новостей, с помощью государственного телевидения вбивать в мозги обывателям единственную мысль: "Я, Путин, уже у руля. Вне зависимости оттого, проголосуете вы за меня или нет".
* * *
Отдиктовавшись (в смысле - передав репортажи) и разместившись в провинциальной гостинице, "кремлёвский пул" вообще уже превращался в какую-то труппу странствующих комедиантов. Каждый в обязательном порядке исполнял, на радость провинциальной публике, своё фирменное коленце. Например, Александр Будберг из "Московского комсомольца" немедленно осведомлялся у портье, есть ли в гостинице стриптиз. А если нет - то где тут ближайший. И сразу же отправлялся туда по окончанию работы. Так за время предвыборной кампании кремлёвский обозреватель тщательно проинспектировал все ведущие стрип-бары регионов, которые почтил вниманием его президент. А поскольку Будберг - один из немногих журналистов ельцинского призыва "кремлёвского пула", чьи поездки с президентом продолжаются и поныне, то теперь эти его полевые исследования приобрели уже практически планетарные масштабы.
У журналистки Трегубовой был другой коронный номер: она каждый раз с доверчивостью ребёнка пыталась получить в уездных городках ту же еду и напитки, к которым привыкла дома.
- Простите, у вас есть чай "Earl Grey"? - вежливо осведомлялась я в гостиничном буфете. И получив заведомо отрицательный ответ переходила к следующему обязательному пункту программы. - А свежий апельсиновый сок у вас есть?
- Есть. Двадцать рублей, - отвечала буфетчица. Я приятно изумлялась низкой цене и на всякий случай переспрашивала:
- Простите, вы уверены, что он - свежий? Буфетчица презрительно цедила через губу:
- Несвежего мы не держим, девушка...
И через минуту мне приносили - конечно же, не свежий сок, в смысле - не свежевыжатый, а сок в пакете. Может быть, он тоже бы относительно свежим. В смысле - этого года.
Но от такого крушения надежд я приходила в абсолютное отчаяние:
- Я вас умоляю: у вас же есть апельсины - пожалуйста, выжмите мне стакан сока! Я не спала уже две ночи, а мне сейчас репортаж надо писать!
Но, к моему прискорбию, оказалось, что в большинстве городов моей необъятной Родины ни за какие деньги невозможно купить тех мелочей, без которых, как ни смешно, я уже не представляю своей жизни.
В конце концов, чтобы не впадать каждый раз в депрессию хотя бы из-за быта, я стала возить с собой из Москвы душеспасительный чай с бергамотом. А в гостиничном буфете я заранее закупала с вечера килограмма два апельсинов, чтобы потом, утром, не пугая аборигенов прожорливостью, заперевшись у себя в номере, поглотить их вместо завтрака, сымитировав таким образом необходимый мне каждый день для экстренной реанимации свежий оранжевый сок.
Ленка Дикун развлекала провинциальную публику по-своему: времени на еду во время путинских визитов у нас обычно было в обрез, поэтому, как только мы заходили поужинать в местную забегаловку, она сразу строго предупреждала официанток:
- Так, девушки: вы должны обслужить нас в течении пятнадцати минут. Нас ждёт президент.
* * *
Несмотря на однообразие предвыборных поездок Путина, в каждой из них с нами всё-таки случались происшествия, благодаря которым теперь этот город и запомнился мне на всю жизнь. Но именно этого-то писать в репортажах было и нельзя. Поэтому не могу упустить случая, чтобы рассказать несколько этих случаев здесь. И заодно, кстати, проститься со своей предвыборной Земфирой.
Итак...
Иркутск:
"Я захотела любви, ты же не захотела"
Во время встречи с местной интеллигенцией кандидат в президенты Путин во всеуслышание провозгласил, что секс - это одна из форм извращения.
Дело было так: отвечая на вопрос иркутского интеллигента об отношении к государственной цензуре на телевидении, Путин объявил, что "общество должно само отвергать всё, что связано с сексом, насилием и прочими извращениями".
Вечером, когда я села писать репортаж, в моём гостиничном номере раздался звонок. Звонила моя коллега Таня Малкина из газеты "Время Новостей":
- Слушай, Ленка, знаешь, ты эти слова Путина про секс лучше не цитируй. Ато он каким-то идиотом будет выглядеть.
- А почему тебя так волнует, как он выглядит? Мы что с тобой, теперь разве в пресс-службе президента работаем? - посмеялась я.
- Ну, понимаешь, Володя Рахманин (тогдашний глава президентского протокола. - Е. Т.) просил об этом не писать... - замялась Танька.
- Меня он ни о чём таком не просил, - отрезала я. Через минуту телефон зазвонил снова. Это был Рахманин:
- Лена, вы извините, что беспокою, просто Таня Малкина мне тут подсказала, что лучше бы предупредить всех журналистов, чтоб вы не цитировали слова Владимира Владимировича... ну там о сексе... А то - нехорошо получается. Вы понимаете, он не то имел в виду...
Волгоград:
"Больно не будет, обещаю..."
В волгоградском военном госпитале, который стоял в плане посещений Путина, журналистам раздали белые халаты и выставили на заранее заготовленные точки. Я в этом бутафорском облачении случайно зашла в палату ампутантов, которых недавно привезли из Чечни. Несмотря на ужас увиденного, я поняла, что просто выйти оттуда и закрыть за собой дверь было бы малодушием. Тем более что молоденькие ребята, которые там лежали, уже с какой-то надеждой смотрели на меня: гость. Я интуитивно почувствовала, что им сейчас больше всего надо, чтобы я улыбнулась и не побоялась с ними разговаривать, смотреть на них. И я подошла и стала знакомиться со всеми. И улыбаться. И изо всех сил не замечать оторванных конечностей и изуродованных лиц. И опять улыбаться.
Девятнадцатилетний Алексей из Нижнего Новгорода рассказал мне, что, после того как его призвали в армию, он успел повоевать в Чечне всего три месяца: ему взрывом оторвало кисть руки и чуть было не выбило глаз.
- Я мечтал стать шофёром-дальнобойщиком. Как мой отец, - вздохнул Алексей. - Хотел ездить по стране, смотреть новые города. А теперь вот - видите, придётся придумывать что-то другое...
- А девушка у тебя в Нижнем есть?
- Да, я ей уже всю правду написал про то, что со мной произошло. Она пишет: наплевать на всё. Хочет быть вместе...
Тут дверь в палату распахнулась, и вошел Путин. Чтобы не мешать делегации, я осторожно присела на край кровати Алексея и благодаря этому услышала чудовищный разговор Верхового главнокомандующего с этим мальчиком, искалеченным на войне, которую он, Путин, развязал. Сначала генералиссимус ходил по палате, жал всем руки и вручал часы и переносной телевизор. А когда дошла очередь до Алексея, которому часы надевать было не на что, а телевизор смотреть - почти нечем, Путин спокойно поинтересовался у него:
- Глаз видит?
- Да.
- А то, что шрам такой на лице, - это ничего. Сейчас хирурги все так умеют делать, что ничего потом заметно не будет! - бодро сообщил ему Путин.
После этого кандидат в президенты постарался побыстрей ретироваться из палаты ампутантов - уж больно невыгодная для телекамер предвыборная картинка там получалась.
Когда он стал прощаться, пробираясь к двери, Алексей даже не произнёс, а еле слышно выдохнул:
- Даже не верится... Путин... Живой...
Всё это время, пока я сидела рядом с Алексеем, мне казалось, что я изо всех сил стараюсь не расплакаться. Но в ту секунду я обнаружила, что на самом-то деле у меня уже давно по лицу сплошным потоком текут слёзы. Больше всего мне хотелось встать и дать Путину пощечину: за его бесстрастное выражение лица в тот момент, за менторский тон, которым он, не воевавший, позволил себе говорить с этим мальчиком, раненным на войне, которая так понадобилась Путину для победоносных выборов. А ещё - за путинскую пропаганду по всем телеканалам, которая успела так загадить людям мозги, что этот парень, едва оставшийся в живых, радуется, что увидел живого Путина.
Иваново:
"Вот незадача - попала сама под раздачу"
Когда Путин осматривал ткацкий цех, один из западных журналистов, аккредитованных в Кремле, воспользовался случаем и, когда мимо него проходил президент, попытался задать ему вполне невинный вопрос.
Однако когда Путин отошёл, на журналиста накинулся разъярённый кремлёвский пресс-секретарь Громов и принялся орать на весь цех:
- Как вы посмели! Вы что, правила не знаете?! У нас тут несанкционированных вопросов не задают! Ещё раз так сделаете - и вылетите отсюда! Мы с вами не будем работать!
Надо пояснить, что несанкционированными вопросами в "кремлёвском пуле" с момента прихода Путина к власти стали называться абсолютно все вопросы, которые не были заранее одобрены или даже составлены и розданы журналистам самим президентским пресс-секретарем.
Громов смотрел на иностранного "лазутчика" как удав на кролика, и тот уже явно морально приготовился к тому, что это - его последняя поездка с российским президентом.
Но тут Громов случайно обернулся и увидел, что у него за спиной стою я и всё вижу и слышу. Во мгновение ока он сообразил, что меня как опасного свидетеля этой некрасивой сцены нужно срочно хоть чем-то нейтрализовать.
Лицо Громова моментально приняло фальшиво умильное выражение, и он заискивающе обратился ко мне:
- Леночка, а ты не хочешь задать вопрос Владимиру Владимировичу? Вашу газету не интересует, случайно, когда на телевидении появятся предвыборные ролики Путина?
Как назло, это действительно интересовало мою газету, и я согласилась. И, таким образом, на себе испытала весь механизм появления заказных вопросов во время так называемых пресс-конференций Путина.
Собрав брифинг прямо в цеху, Громов пустил туда всех приехавших газетчиков и телекамеры, но из всей толпы начал выхватывать только тех, чьи вопросы были им же самим заготовлены. В том числе - и меня. Ответ Путина тоже оказался явной домашней заготовкой: он заявил, что не намерен наравне со всякими прочими кандидатами в президенты участвовать в "дискуссии на тему: что лучше - "Сникерсы" или "Тампаксы".
Однако вступив на скользкую тему женских тампонов, Путин сильно рисковал. Потому что дело происходило как раз накануне Женского дня 8 марта. И я, конечно же, не удержалась оттого, чтобы слегка просветить Владимира Владимировича со страниц газеты "Коммерсантъ" насчет женщин. Например, что, если он случайно не в курсе, то для каждой постсоветской женщины "Тампакс" - это главное (если не единственное) ощутимое достижение демократии. И что если любую россиянку поставить перед выбором "Тампакс" или президент, то она не задумываясь проголосует за первое.
Потом я ещё долго пожинала лавры славы среди западных журналисток, которые, как известно, слегка больны на голову феминизмом и поэтому приняли мою статью за гимн женской эмансипации.
Воронеж:
"Не взлетим, так поплаваем!"
Побывав вместе с Путиным на Воронежском авиационно-стоительном предприятии со звучным грузинским именем ВАСО, я, совершенно неожиданно для себя, поняла, что есть только один-единственный способ реформировать нашу страну. Могу поделиться рецептом с правительством. Записывайте: ВЗОРВАТЬ ВСЕ СОВЕТСКИЕ ЗАВОДЫ. А деньги, которые сейчас тратятся на их содержание, заплатить бывшим рабочим для переквалификации и трудоустройства на новые, эффективные рабочие места.
Сейчас объясню, почему это откровение снизошло на меня именно благодаря грузину Васо. Дело в том, что только проехав вместе с Путиным по стране, я воочию увидела, что же такое - наша экономика. Вернее, - наш бюджет. Вот кто-нибудь понимает, куда тратятся наши бюджетные деньги? Нет? А вот я теперь - да.
На заводе ВАСО, пока Путин, как всегда, опаздывал, я гуляла по огромному пустынному ангару и залезала на одинокие самолётики, которые там выставлены. И на одном лайнере, - который мне показался обычным задрипанным рейсовым самолетом советского образца, - я случайно встретила механика, который назвался Дмитрием и принялся изливать мне душу.
- У нас уже пять лет нет ни одного заказа. Последний раз Ельцин, когда здесь был, обещал нам дать госзаказ на постройку президентского самолёта. А потом он его не выкупил, и у нас даже денег не хватило, чтобы его достроить. Так и стоит... Никому наши самолеты уже не нужны, никто их у нас не купит - я вам как механик говорю: они не только морально, но и технически устарели...
- А что же вы здесь тогда вообще делаете, раз пять лет ни одного заказа не было?
- Ну... Как "что"... Подкрутить, подвертить где чего... Проверить... Да я почти и не работаю здесь - так вот - сегодня позвонили, вызвали... Я подрабатываю всё время. Потому что зарплату я здесь вообще нищенскую получаю - две тысячи рублей с небольшим... А на стороне я баксов триста спокойно в месяц делаю...
- А директор ваш сколько, интересно, здесь получает?
- Ха! За него не беспокойтесь! Знаете, какая у него дача! Вам и не снилось!
Я была просто потрясена: этот механик сам признаётся, что абсолютно ничего на заводе не делает, но тем не менее получает зарплату. Нищенскую, но зарплату. Более того - он признаётся, что и весь его завод ничего не производит уже 5 лет! А сколько ещё заводов-убийц за каждым закоулком нашей необъятной родины с ножом притаилось и за родным караваем охотятся? Так весь бюджет и сжирают. И когда депутаты в Думе кричат о необходимости дотаций для поддержки отечественного производства и требуют дать новые госзаказы заводам, то они должны честно признаться, что хотят оплатить из кармана налогоплательщиков ровно те никому не нужные устаревшие самолеты, о которых говорил мой искренний воронежский приятель Дмитрий.
"В таком случае, дорогой Васо, нэ дешевле ли будет стране скинуться на несколько сотен килограммов тротила, чтобы ликвидировать эту бездонную прорву навсегда и начать заново создавать в России реальное, нужное, эффективное производство? Ну, Васо, - будь мужчиной!" - беседовала я с виртуальным воронежским грузином, разгуливая по цехам.
Однако Путин, явившийся на завод как раз в тот момент, когда я уже почти было уговорила Васо самоликвидироваться, спутал мне все карты. Он тут же пообещал авиационщикам выкупить у них президентский самолёт и дать новые госзаказы.
- Вот глава "Аэрофлота" об этом позаботится! - заявил Путин и ткнул пальцем в стоявшего поодаль ельцинского зятя Валерия Окулова, который был явно не рад такому соцобязательству, но покорно закивал.
Тут в окружавшей Путина свите у меня неожиданно появился идейный сообщник:
- Да на помойку эти самолёты нужно, чтоб не мучиться... - пробурчал какой-то представительный мужчина себе под нос.
- Ой, простите, а вы - кто? - радостно переспросила я.
- А я - хозяин "Трансаэро", Плешаков моя фамилия... Мы вот, например, давно в лизинг несколько боингов взяли - там и начинка отличного качества, и салоны современные. А по деньгам - гораздо выгоднее получается, чем аэрофлотовские "тушки" и "илы" возить. Они же уже морально устарели лет на двадцать! Вам, случайно, не приходилось летать на трансаэровских боингах?
Я сказала, что приходилось, и откровенно призналась, какая именно деталь в его самолётах привела меня в наиболее буйный восторг:
- Туалеты! Ну откройте секрет: ну вот как вам удаётся добиваться от ваших унитазов, чтобы они ревели как звери и всасывали воду с такой офигительной скоростью?!
Тут в разговор вступила Елена Дикун и в красках поведала главе "Трансаэро", как, когда мы вместе летели на боинге его компании (обычным рейсовым самолетом, в Европу, на какой-то саммит, к дедушке Ельцину), я щедро делилась с коллегами своим открытием: открывала настежь дверь в туалет, заходила туда, спускала воду и требовала от всех "послушать, какой суперский звук!"
С Плешаковым просто истерика случилась от хохота. На нас уже стали оборачиваться и шикать путинские чиновники, чтобы мы не заглушали президента. А отсмеявшись, хозяин "Трансаэро" честно мне признался: - Вы не поверите: со мной в первый раз, когда я эти туалеты увидел, то же самое, что с вами, случилось! Я игрался с этими туалетами ну просто как ребёнок! Звук действительно потрясающий! Это называется - пневмотуалеты. Знаете, точно такие же делают на подводных лодках!