Волошин починяет примус
Самый эффективный антикризисный управленец Кремля всех времён и народов Александр Волошин возник как джинн из бутылки. Во время юмашевского правления о существовании Волошина не знал ровным счётом ни один кремлёвский журналист.
Лично для меня фамилия Волошин началась с ребуса. В августе 1998 года за дефолт пришлось расплатиться собственным постом единственному (и самому невинному) чиновнику администрации - Александру Лившицу.
И Лёшка Волин, главный пиарщик Белого дома, которого я пытала по телефону, кто займет теперь место помощника президента по экономическим вопросам, загадал мне непростую загадку:
- На "В" начинается, на "Н" кончается - но не Волин!
Ни одного чиновника в администрации, подходившего к кроссворду по буквам, я не знала. Пришлось детально изучить телефонный список всех сотрудников Кремля. И тут на незаметной должности "помощник главы администрации" я и откопала однофамильца коктебельского поэта.
Я тут же разузнала, что Волошин был связан по бизнесу с Березовским, и что с 1995-го по 1997-й возглавлял некое АО "Федеральная фондовая корпорация".
- Ну это примерно то же самое, что "ЗАО "Российская Федерация""! - весело пояснили мне коллеги из отдела бизнеса.
* * *
Немедленно набрав номер загадочного чиновника, я по-деловому осведомилась у него: во-первых, действительно ли его папу зовут редким именем Сталий, а во-вторых, действительно ли в стране будут вводить лексически модный в те кризисные дни финансовый аттракцион под названием "Currency board" (так называемую "валютную палату" - стабилизацию курса рубля за счёт его жёсткой привязки к золотовалютному резерву).
Но по ходу разговора быстро выяснились два побочных обстоятельства: первое, - что безвестный кремлёвский экономист умеет очаровательно, стеснительно заикаться, а второе, - что он не умеет разговаривать с журналистами. По крайней мере, - что он не в курсе, что политическим журналистам категорически нельзя произносить фразы вроде той, которую Волошин немедленно выдал мне:
- Я вам сейчас всё а-а-бъясню... Д-е-ело в том, что теперь э-э-экономике уже б-более или менее вообще всё равно, что с ней будут делать...
* * *
На протяжении всей унылой примаковской зимы я регулярно бегала к Волошину на Старую площадь на закрытые брифинги. Он по пунктам, с процентами и полупроцентами, наголову разбивал все утопические экономические прожекты маслюковского крыла кабинета. А потом с точностью до месяца и полумесяца называл сроки, в которые эти прожекты примаковских друзей добьют тот или иной сектор экономики.
Но потом Стальевич сразу же сконфуженно просил нас: "Только, п-п-ожалуйста, на меня не надо ссылаться, ладно?"
Я всё время пыталась заставить Волошина перевести разговор из кабинетного теоретизирования в практическую плоскость:
- Простите, а Ельцин отдает себе отчёт во всех тех последствиях, к которым ведёт экономический курс Примакова? И почему президент ничего не предпринимает против этого? Вы же не в Академии наук работаете, а помощником президента!
Волошин сразу тушевался и смотрел сквозь меня перламутровым взглядом.
* * *
Тем не менее хоть какая-то жизнь в то время теплилась действительно только там, в Волошинском "антипримаковском подполье" на Старой площади (пару раз мне даже приходилось присутствовать при том, как "невменяемый" - по заверению остального руководства администрации - Ельцин звонил Волошину, чтобы осведомиться о деталях экономических законов).
Да и внешне Волошин смотрелся точь-в-точь как какой-то герой белогвардейского Сопротивления. По странной привычке, любой пиджак Стальевич сразу же превращал в какой-то гусарский китель, нося его, не вдевая рук в рукава, а лишь романтично набрасывая на плечи.
Впечатляла и особая, медитативная манера Волошина курить, какой я больше не встречала ни у кого: он зажигает сигарету и, разговаривая, подолгу держит ее вертикально, тремя пальцами снизу за фильтр, пеплом кверху.
- Лагерная какая-то манера... - рассказывала я одному советскому диссиденту со стажем.
- С ума сошла?! Да на зоне бы за такое убили - зря папиросы переводить! - парировал он.
Волошинский пепел благодаря этому хитрому приёмчику, постепенно догорая, не падает сразу вниз, а откладывается на сигарете ровным вертикальным столбиком. Но зато потом - уж если упадёт, так упадёт... Сразу весь, большой кучей, и прямиком кому-нибудь на юбку или колготки! Или, в лучшем случае, - на кремлёвский ковер. Сколько раз мне приходилось потом во время наших с ним бесед в Кремле опасливо следить краем глаза за этой волошинской "пизанской башней" и вежливо сообщать главе кремлёвской администрации, что сейчас он всё прожжёт...
* * *
Когда Николая Бордюжу, начавшего заигрывать с Примаковым, сменили на Волошина, - казалось, что он - последняя кадровая ошибка Кремля. В смысле - как у сапёра.
Зажатый, стеснительный, камерный и слишком умный для политика человек с вызывающе нечиновничьей бородкой категорически не подходил по буквам к вопросу в кремлёвском кроссворде "Кто спасет Россию".
Боевое крещение на посту главы администрации - речь в Совете Федерации с требованием отправить Скуратова в отставку - Волошин прошёл так, что, пожалуй, ни в Кремле, ни во всей политической тусовке не осталось ни единого человека, кто бы не поставил на нём жирный крест. Он так бездарно мямлил что-то с трибуны и так идеально внешне подходил под самый ненавидимый скуратовскими товарищами стереотип "умного еврея с бородкой", что если бы в здание Сената на Большой Дмитровке разрешали проносить тухлые яйца, то больше бы мы Стальевича живьём не увидели.
Но именно после этого публичного унижения Волошин, раньше, казалось бы, неспособный ни к какой форме конкуренции, кроме интеллектуальной, похоже, сам себя "взял на слабо". Осознав, что он - последний неотбракованный продукт кремлёвской кадровой эволюции, бывший машинист Волошин раскочегарил в себе такую нечеловеческую волю к победе, что до сих пор, кажется, остановиться не может.
* * *
Переломным моментом стал закрытый брифинг, на который Волошин созвал в Кремль всех нас, кремлёвских журналистов, немедленно по возвращении из Совета Федерации. Его предшественник Юмашев никогда бы на такое не решился - просто кишка тонка была. Брифинг был прямым объявлением войны Примакову. Глава кремлёвской администрации, заикаясь уже не от робости, а от ярости, пообещал, что если президентские обидчики будут и дальше "провоцировать ситуацию", то Примакова и его "коммунистическое правительство" - ликвидируют, Думу - распустят, а Скуратова - посадят.
- Вы видели, как Примус (тогдашняя кремлёвская кличка Примакова. - Е. Т.) выполнил президентское поручение выступить перед сенаторами за отставку Скуратова?! - негодовал Волошин. - Этот иезуит всю свою речь наполнил проскуратовскими провокациями! Например, вы слышали эти его лицемерные риторические вопросы: "Усилится или ослабеет борьба с коррупцией, если уволить Скуратова?."
А через полчаса после окончания этого "секретного" брифинга распечатка его стенограммы уже лежала на столе у Примакова. Мне стало известно это от коллег, работавших тогда в медиа-империи Гусинского. "Это - не мы, - клялись они. - Мы бы так быстро не успели. Наверное, это ИТАР-ТАСС - они на Примакова работают..."
Тем временем именно на эту несанкционированную утечку явно и были рассчитаны все волошинские откровения.
Кремлёвский администратор понял, что при полном отсутствии каких-либо других, реальных ресурсов единственное оружие, которое ещё осталось в его распоряжении, - это жёсткая психическая атака. Понты, короче.
А меньше чем через три недели, ровно по этому же алгоритму "взять на слабо" и себя, и своих противников, Волошин принял решение отправить Примакова в отставку.
- Валя был категорически против. Он всё говорил про какие-то народные протесты и волнения, - рассказывал мне потом наедине Волошин с лёгкой снисходительной улыбкой.
- Татьяна тоже колебалась. А я сказал: "Чёрт возьми! Власть мы или не власть?!"