Как Ельцин ликвидировал мой дефолт
Степень моей хозяйственной хватки нетрудно оценить по списку предметов, на которые я растранжирила всю свои последние деньги перед дефолтом 1998 года.
Во-первых, мне (никогда ни до, ни после этого не занимавшейся домашним хозяйством) вдруг приспичило купить электрическую соковыжималку для апельсинов (выжимать которой в момент кризиса стало просто нечего).
Во-вторых, мне же (практически никогда не евшей дома) вдруг зачем-то позарез понадобилась многоуровневая электронная пароварка для овощей (варить в которой овощи после кризиса категорически расхотелось, так как на то, к чему этот изысканный гарнир можно было положить, денег все равно не было).
И в третьих, я реализовала свою давнюю мечту и подарила сама себе дорогущий внедорожный велосипед. Велик, конечно же, не утратил своей актуальности и после кризиса и служил мне отличным антидепрессантом. Но - только пока сил на нем кататься хватало...
* * *
Моя гораздо более хозяйственная коллега Юлия Березовская в один прекрасный день с самым серьезным лицом заявила мне:
- У меня осталась тысяча рублей. Мы сегодня же идем с тобой в аптеку и закупаем на эти деньги тампоны. А потом мы должны позаботиться о наших ближних: пойдем и закупим консервов на зиму. Потому что народ уже сметает с прилавков соль, спички и сахар. А скоро и консервов не останется...
Достаточно было заглянуть в то время в любой продуктовый магазин, чтобы понять: население, едва почуяв в воздухе знакомый коммунистический запах примаковского правительства, действительно, сразу стало готовиться к голодной зиме.
Поддавшись на мгновение осадному синдрому Березовской, я согласилась отправиться с ней вместе после работы в ближайшую аптеку, для начала - за тампонами. Потому что обе мы честно признались друг другу, что готовы пережить даже голод - но не их отсутствие.
Но в аптеке обнаружилось, что не одни мы такие умные, вернее, - идиотки. Женская очередь за "Тампаксом" стояла часа на два. Мы потоптались-потоптались, переглянулись, развернулись и ушли. И как вскоре выяснилось, правильно сделали.
Карточки с нашей августовской зарплатой были заблокированы. И денег у меня в кармане не осталось в буквальном смысле слова ни копейки. Платить квартирной хозяйке за аренду квартиры было тоже нечем. И занять было не у кого, потому что все коллеги и друзья были ровно в том же положении.
Но зато через несколько дней бухгалтерия выдала нам секретный список магазинов в Москве, где почему-то все-таки продолжали принимать к оплате русские кредитки.
Получилось смешно: наскрести наличные деньги даже на обед в копеечной редакционной столовой было абсолютно невозможно. Но зато я спокойно могла себе позволить широким жестом водить своих подруг в не самый дешевый (по обычным временам) "АмБар" ("Американский бар" на Маяковской) и угощать их там, расплачиваясь карточкой.
Как сейчас помню тогдашнее специальное меню "Ам-Бара", которое так и называлось: "Антикризисное". Все цены там были гуманно снижены как минимум раз в пять. С одной моей вечноголодной школьной подругой мы долго хохотали над собственным идиотизмом, когда, заказав себе каждая по несколько блюд, в общей сложности поужинали всего баксов на семь, но зато, не заметив, что свежевыжатый апельсиновый сок не входит в "антикризисный набор", напились его, в результате, как выяснилось потом, на тридцать долларов. Сэкономили, в общем...
А за любой ерундой, вроде крема для рук, мыла или колготок, приходилось с той же самой условно-размороженной карточкой бегать в самый дорогой в Москве универмаг "Калинка-Стокманн". Что, впрочем, конечно же, все равно сильно скрашивало существование: я прекрасно отдавала себе отчет, что нахожусь в гораздо более тепличном положении, чем сотни тысяч людей в России, которым в тот момент вообще оказалось не на что купить кусок хлеба.
* * *
И вдруг прокатился слух, что в так называемом ближнем зарубежье спокойно можно обналичить замороженные карточки.
Как раз в этот момент мне предоставилась возможность слетать с Ельциным в Узбекистан и Казахстан. Визит обещал быть абсолютно неинтересным: Ельцин попросту хотел продемонстрировать, что на фоне полной разрухи в стране и фактического перехвата власти Примаковым он-то сам все еще жив.
Но, несмотря на полное отсутствие профессионального интереса, я немедленно аккредитовалась в поездку с одной-единственной целью: использовать Ельцина как контейнер для перевозки валюты.
Я собрала у всех нуждающихся коллег неработающие кредитки и подробно записала себе в записную книжку все пин-коды под разными вымышленными паролями.
Вопрос о том, сколько именно денег им снять, был излишним. "Снимай все, что сможешь!" - умоляли коллеги.
Передовой президентский самолет идеально подходил для этой авантюры: мы фактически не проходили таможню. И никто на обратном пути не поинтересовался бы у меня, сколько валюты я ввожу в страну.
* * *
Но Ельцин чуть не испортил мне все дело. Уже в аэропорту Ташкента он еле спустился с трапа самолета, а когда пошел по ковровой дорожке к зданию аэропорта, вдруг зашатался, потерял равновесие и вынужден был откровенно повиснуть на локте вовремя подоспевшего узбекского президента Ислама Каримова. Мы ждали, что Ельцин, как обычно, сразу после приземления, подойдет к журналистам. Но он впервые сам отказал себе в этом удовольствии и грузно прошагал мимо.
А уж когда я увидела, как в каримовской резиденции "Дурмень" Ельцин, здороваясь с почетным караулом, вдруг ни с того ни с сего начал крениться вперед и падать, то и подавно поняла, что он - ненадежный сообщник для моих "валютных махинаций". В делегации этот случай объясняли строптивостью ковровой дорожки, угол которой не вовремя загнулся, подставив подножку российскому президенту. Но я, к сожалению, собственными глазами видела, что на ковер клеветали зря.
Я волновалась все больше. Дело в том, что Ташкент для меня был абсолютно бессмысленным городом. Доллары там в банкоматах получить было невозможно, а менять местные "тугрики" на нормальную валюту, по реальному курсу, как сразу предупредили меня в гостинице, считалось у них уголовным преступлением. Оставалось только уповать, что Ельцин доживет до следующего пункта нашего назначения - Алма-Аты.
Но на следующее утро замглавы президентской администрации Сергей Приходько поведал мне, что дело совсем плохо:
- Борис Николаевич сегодня проснулся и сказал: "Собирайтесь, я еду в Кремль!.." Он даже не понял, где он находится...
- Объясните, что с ним происходит? Он был пьян? Или это опять сердце?
- Нет, точно, ни то, ни другое... Я вам скажу по секрету, что произошло: у него накануне случился сильнейший гипертонический криз, давление подскочило, а отменять визит было уже слишком поздно...
- Так зачем же его запихнули в самолет, с повышенным давлением?! Это же просто убийство! - возмущалась я.
Кремлевский чиновник только развел руками.
Даже обычно предельно политкорректные члены делегации откровенно хоронили Ельцина.
Татарский лидер Ментимер Шаймиев на мой вопрос о ельцинском здоровье ответил:
- Хотелось бы получше...
А глава Свердловской области Эдуард Россель заявил мне:
- Если Борис Николаевич плохо себя чувствует, - ничего страшного, пусть посидит в Москве, полечится... Не надо его таскать по поездкам! Никому ведь не хочется досрочных выборов - это была бы катастрофа!
* * *
Чуть позже кремлевская команда разыграла перед журналистами целый спектакль: для болезни Ельцина надо было придумать какой-то невинный характер, и поэтому глава российского государства во время итоговой церемонии в "Дурмени" вдруг начал демонстративно кашлять и постоянно отхлебывать чай, который то и дело подносил ему служка.
Довольно нелогично, впрочем, на фоне этой "простуды" выглядело поведение начальника ельцинского протокола Владимира Шевченко, который, едва завидев, что официанты подносят главам государств подносы с "Шампанским", чуть ли не пендалями выгнал их из зала.
А кремлевские журналисты, насмотревшись на своего президента, вновь почувствовали себя настоящей похоронной командой. Когда по дороге в аэропорт, откуда мы должны были улетать в Казахстан, водитель нашего автобуса завел песню:
Кондуктор не спешит,
Кондуктор понимает,
Что с девушкою я
Прощаюсь навсегда... -
кто-то вдруг тоненько пропел куплет в "кремлевской редакции": не "с девушкою", а с "Дедушкою я прощаюсь навсегда".
* * *
Прилетев в Алма-Аты, я случайно подглядела в резиденции Назарбаева момент, когда Ельцин, не видя, что рядом стоит журналист, выйдя из зала заседаний, брюзгливо ругал свою дочь Татьяну за то, что его не пускают на банкет.
Татьяна по-деловому удалялась вместе с Назарбаевым, настойчиво предлагая папе "пойти прилечь отдохнуть".
- Да?! А вы - на банкет все без меня пойдете?! - отвратительно капризным, но одновременно и каким-то жалко-безвольным голосом, срывавшимся в конце фразы на фальцет, переспросил Ельцин.
- Да, папа... Тебе врач запретил...- пролепетала Татьяна, явно готовясь к скандалу.
Но Ельцин только недовольно засопел и, состроив брюзгливую гримасу, постоял с полминуты, в упор глядя на дочь, покачиваясь, широко расставив ноги.
И потом с раздражением бросил ей и Назарбаеву:
- Ну и идите!
Эта семейная сцена произвела на меня самое гнетущее впечатление. Я, пожалуй, впервые по-настоящему поняла, как все запущено.
* * *
Но к тому моменту Ельцин уже так достал меня своими постоянными фортелями, и я так устала все время переживать за его самочувствие, что в данную минуту президентское здоровье представляло для меня чисто утилитарный интерес, измерявшийся в у. е.
Больше всего я боялась, что Деда отправят в Москву сейчас же, не дав мне доехать до ближайшего банкомата. "Дедушка, милый, ну будь человеком хоть раз в жизни, - не помри до завтра, а? - мысленно умоляла я президента. - Ты же ведь сам весь этот финансовый кризис заварил, - вот теперь и расхлебывай...Терпи - помрешь как-нибудь в другой раз..."
Но Ельцин, наплевав на все мои спиритические уговоры, устроил мне бессовестную нервотрепку. Я и так-то, даже в мирных условиях, с деньгами не очень-то умею обращаться, а когда у меня за спиной еще и президент то умирал, то воскресал, - я вообще уже металась как сумасшедшая.
Визит должен был продолжаться сутки, и, по идее, мне с лихвой должно было хватить времени на все обменные операции. Но пока нас везли в гостиницу, прошел слух, что Ельцину совсем плохо и что визит, скорее всего, резко сократят. Поэтому сотрудники пресс-службы посоветовали нам "не селиться в гостинице, а посидеть и подождать в фойе". Чего подождать? И как долго? Не объяснялось.
Я бросилась к администратору:
- Где у вас тут ближайший банкомат? Банкомат оказался прямо в фойе, но выдавал тоже одни только "тугрики", в смысле, казахские тенге.
- А где ближайший обменный пункт?! - закричала я.
- Минутах в двадцати езды отсюда... - невозмутимо ответила администраторша.
Тогда я тихо подошла к тогдашнему начальнику аккредитации Казакову и шепотом попросила его:
- Сергей Павлович, скажите мне честно, нам что, уже сейчас придется вылетать в Москву? Поймите, мне это нужно знать не для статьи, а по совершенно личным, корыстным причинам. Короче, я успею съездить обменять деньги?
- Если честно, Лена, то я бы на вашем месте никуда не ездил. По моим сведениям, там все настолько серьезно, что сигнал срочно выезжать в аэропорт может поступить с минуты на минуту, - признался Казаков.
Но я все-таки рискнула. Кинувшись к банкомату, я принялась вытрясать из него все деньги, которые мне только удавалось, по всем карточкам, уже совершенно не различая, сколько с какой я сняла, потому что при первой же операции моментально запуталась в несметном количестве нулей в казахской валюте. Аборигены мне помочь наотрез отказались, уверяя, что сами они банкоматом никогда не пользовались. И тогда я отчаянно призвала на помощь единственного практичного в финансовых вопросах человека из всех оказавшихся поблизости - Ленку Дикун из "Общей газеты", сидевшую под какими-то неестественными гостиничными пальмами и поглощавшую уже пятую чашку своего любимого капуччино.
- Дикун, я тебя умоляю, помоги мне! - истошно взмолилась я. - Эта казахская машинка мне не дает денег! Поговори с ней!
Дикун подошла к банкомату, заглянула ему в лицо и рассудительно сказала:
- Если он не дает тебе столько, сколько ты у него просишь, - нажми сумму на один нолик меньше. Может, тогда он тебе даст...
Я сделала так, как она посоветовала, - и у меня получилось! Машинка выдала мне пачку денег, которые, правда, своим внешним видом внушали мне сильные сомнения в их платежеспособности хоть в одном месте земного шара, кроме Алма-Аты.
- Дикун, а ты понимаешь хотя бы примерно, сколько мы денег в долларах из него вытрясли? - с ужасом поинтересовалась я.
- Не-а... - с не меньшим ужасом призналась мне Ленка. - Ну ты попробуй еще столько же взять...
Но столько же хитрая машинка уже не давала и начала врать мне в лицо, что превышен лимит. Какой там лимит?! Я вообще ни одного еще доллара не сняла - одни "тугрики"...
Но я не сдавалась и еще раз попробовала нажать циферку в тенге, где еще на один нолик было меньше. И машинка опять заработала! Так я снимала и снимала, то сокращая, то повышая свои запросы, цинично засовывая скомканный казахский чистоган прямо в сумку и утрамбовывая его, чтобы все влезло.
Но в какой-то момент волшебный звук выплевывания денег прекратился навсегда, и у банкомата началась отрыжка: он истошно верещал и просил меня срочно связаться с его сервисным центром.
- Дикун, а как ты думаешь, я сколько вообще сняла, "много" или "мало"?
Дикун почесала репу, что-то прикинула в уме и сказала:
- Ну, думаю, баксов триста...
- Но это же очень мало! - расстроилась я. - Это же, когда я на всех поделю, кто мне карточки давал, нам же только на обед в столовой и хватит...
- Ну извини! - обиделась Дикун, которая не без основания считала всю работу алма-атинского банкомата собственным рукотворным чудом. - А могла бы и вообще ничего не привезти!
Я запихнула последние тенге в сумку, еле застегнула ее и побежала к Казакову:
- Сергей Палыч, я вас предупреждаю: если я вернусь к своим голодным друзьям в Москву с этими неразменными "деревянными тугриками", то они меня просто растерзают. Так что даже если президенту совсем приспичит скорей домой, в ЦКБ, - я вас как человека прошу, задержите ненадолго автобус. Я обещаю вернуться ровно через сорок пять минут: двадцать минут до обменника, двадцать - обратно, и еще пять, чтобы сдать фантики...
Казаков клятвенно пообещал дождаться меня.
* * *
Таксист домчал меня до обменника даже минут за пятнадцать. И там я нашла вознаграждение за все мои муки. Я вывалила в окошко смятую охапку тенге. Кассир слегка удивился и переспросил:
- Вы знаете, сколько здесь?
- Не совсем точно... -уклончиво ответила я, - пересчитайте, пожалуйста...
Если бы он только мог себе представить, НАСКОЛЬКО неточно я представляю себе размер суммы...
Спустя пару минут вместо предсказанных Ленкой трехсот долларов честный казах выдал мне стопку в несколько тысяч баксов. И я сразу поняла, почему гостиничный банкомат так жалобно на меня верещал, - все лимиты действительно были уже давно превышены...
Абсолютно счастливая, я на том же такси вернулась к гостинице. И - о ужас! - не увидела в фойе никого.
- Лена, срочно бегите в автобус, - мы уже только вас и ждем! Через полчаса вылет в Москву! Официально объявлено, что Борис Николаевич болен! - закричал, подбегая ко мне, Казаков.
Но эта новость меня уже почти не взволновала. Ельцин сделал свое дело - Ельцин мог уезжать. Хотя бы мой личный дефолт и дефолт нескольких моих коллег президент таким образом ликвидировал.